Возвращение в Афины

Дональд Карсон

Мне хочется думать, что большинство из нас уже убедилось в приоритетности того, что можно в целом назвать мировоззренческим благовестием. В недавнем прошлом — по крайней мере в Северной Америке и Европе — суть благовестия заключалась в довольно агрессивном изложении одной небольшой части библейского сюжета. У большинства нехристиан, до которых мы донесли Евангелие, было с нами достаточно общего в плане языка и видения мира, чтобы мы не сочли нужным развернуть перед ними фабулу Библии во всей ее полноте.

Всего четверть века назад, если мы встречались с атеистом, это был не просто атеист, а «христианский» атеист, — иными словами, Бог, в которого он не верил, был в той или иной мере именно тем Богом, в которого верят иудеи и христиане. Этот атеист отвергал не столько существование индуистских богов, сколько конкретно Бога Библии. Но это означало, что категории по-прежнему оставались нашими. Разговор по-прежнему шел на нашем поле.

Когда я был ребенком, стоило мне произнести: «Во плоти Сам Бог явился», — и 80% детей в моей школе могли бы откликнуться: «Образ взяв раба, смирился». Так было потому, что христианские рождественские гимны, такие как «Вести ангельской внемли», пели дома, в церкви, в школе и на улице. Возможно, дети не понимали всех слов, но они все-таки находились в сфере влияния христианства. Молодые студенты в университетах, без сомнения, впитывали огромные дозы натурализма, однако на большинстве кафедр английского языка по-прежнему считали, что невозможно понять и оценить обширное наследие англоязычной поэзии, не имея представления о языке, метафорах, темах и категориях Библии.

Соответственно, в те времена благовестие опиралось на допущение, что большинство неверующих — будь то атеистов, или агностиков, или деистов, или теистов — все-таки знают, что Библия начинается с Бога, что этот Бог личностен и трансцендентен, что Он сотворил вселенную и сотворил ее хорошо, и что грехопадение принесло в мир грех и навлекло на людей проклятие. Практически каждый знал, что Библия включает в себя два Завета. История развивается по прямой. Есть разница между добром и злом, правильным и неправильным, истиной и заблуждением, фактом и вымыслом. Люди знали о том, что христиане верят в небеса, которых нужно достичь, и в ад, которого нужно бояться. Рождество связано с рождением Иисуса; Страстная Пятница и Пасха — с Его смертью и воскресением. Это были аксиомы.

И потому, благовествуя, мы напирали на серьезность греха, на свободу благодати, на то, кто такой Иисус на самом деле, на истинный смысл Его смерти, на необходимость покаяния и веры. В этом и заключалось благовестие. Конечно, мы немного смещали акценты в зависимости от того, с какими людьми разговаривали; благовествуя в разных субкультурах — например, в штатах «Библейского пояса», или в университете Лиги плюща, или в итальянско-католическом пригороде Нью-Йорка, — мы делали упор на разные моменты. Но для большинства из нас суть благовестия заключалась в том, чтобы ясно выразить и четко донести до собеседника очень небольшую часть библейского сюжета.

Конечно, во многих семинариях, таких как Богословская школа Троицы, мы понимали, что миссионерам, которых готовят к проповеди Евангелия в совершенно разных культурах, нужно нечто большее. Миссионеру, направлявшемуся в Японию, или в Таиланд, или в Северную Индию, приходилось не только учить один-два новых языка, но также знакомиться с новой культурой. Что не менее важно, им приходилось начинать благовестие с рассказа о более простых вещах, потому что многие их слушатели не знали совсем ничего и твердо держались тех или иных мировоззрений, фундаментально расходившихся с Библией. Лучшие учебные заведения давали такую подготовку будущим миссионерам. Однако пасторов и молодежных служителей редко учили чему-либо в таком же духе. В конце концов, от них не ожидалось ничего, кроме благовестия людям, разделявшим их культурные предпосылки, или, по крайней мере, мыслившим в той же плоскости, что и они, не так ли?

Конечно, мы были наивны. Четверть столетия назад, когда мы пели вместе с Бобом Диланом: «Времена меняются», — мы были правы. Да, в Америке еще оставались места, где можно было заниматься благовестием среди симпатизирующих церкви людей, сохранивших существенные элементы иудео-христианского мировоззрения. Такие уголки в США можно найти и сегодня — Средний Запад к северу от 50-й параллели, некоторые части «Библейского пояса». Но если речь идет о Новой Англии, о Тихоокеанском Северо-Западе, об университетах практически любой части США, о таких слоях населения, как журналисты, и о многих частях Западного мира в целом, невозможно переоценить степень биб­лейской неграмотности людей. Неделю назад один мой студент рассказал, что шел по улице в Чикаго со своей девушкой, у которой на шее на цепочке висел деревянный крестик. Какой-то парень остановил ее и спросил, зачем она носит на шее плюс. Университетские студенты, которым мы благовествуем, обычно не знают, что в Библии есть два Завета. Как говорит Филип Дженсен, им приходится объяснять смысл больших цифр и маленьких цифр. Они никогда не слышали об Аврааме, Давиде, Соломоне, Павле — не говоря уже об Аггее или Захарии. Возможно, они что-то слышали о Моисее, но ровно столько, чтобы путать его с актером Чарльтоном Хестоном.

Однако и этот анализ тоже поверхностен. Меня заботит не столько то, что эти люди ничего не знают о Библии (хотя это правда), сколько то, что они, утратив связь с иудео-христианским наследием, которое в том или ином виде (иногда существенно усеченном) много столетий питало Западный мир, не становятся чистыми листами, только и ждущими того, чтобы мы начали на них писать. Они — не чистые жесткие диски, только и ждущие, когда мы загрузим на них свои христианские файлы. Напротив, у них неминуемо сформировался целый спектр альтернативных мировоззрений. Они — жесткие диски, заполненные множеством других файлов, которые в совокупности формируют различные нехристианские мировоззрения.

Потенциальные последствия этих перемен для благовестия колоссальны. Я назову четыре из них.

Во-первых, у людей, которым мы хотим благовествовать, есть определенные фундаментальные представления, от которых им придется отказаться, чтобы стать христианами. Если продолжить начатую компьютерную аналогию, у них есть целый ряд файлов, которые необходимо стереть или отредактировать, поскольку в своем нынешнем виде они вызовут неизбежный и сильный конфликт с христианскими файлами. Конечно, на каком-то уровне эта опасность всегда существует. Вот почему Евангелие требует покаяния и веры. Более того, оно требует возрождающей и преобразующей работы Духа Божьего. Но чем меньше остается общих черт между мировоззрениями «благовествующего» и «благовествуемого», между опирающимся на Библию христианином и библейски неграмотным постмодернистом, тем более травматичным будет переход, тем более радикальными будут перемены, тем больше ранее приобретенных знаний придется выкинуть из памяти.

Во-вторых, в этих условиях благовестие придется начинать издалека. Благая весть о Христе — о том, Кто Он, и что совершил Своей смертью, воскресением и вознесением, — попросту невразумительна, если некоторые элементы паззла еще не встали на место. Невозможно разобраться в том, кто такой Иисус на самом деле, если не знать о личном и трансцендентном Боге Библии; о природе человека, сотворенного по образу Божьему; об абсолютной мерзости непокорности Ему; о проклятии, которое навлекла на нас непокорность; о духовных, личных, семейных и общественных последствиях нашего преступления; о природе спасения; о святости, гневе и любви Бога. Понять сюжет Библии без этих основных ингредиентов не получится; нельзя понять библейский образ Иисуса, пока эти кирпичики не встанут на место. Мы никогда не придем к согласию относительно решения, которое предлагает Иисус, если не сможем прийти к согласию относительно проблемы, которую Он хочет решить. Вот почему наше благовестие должно быть «мировоззренческим». Чуть ниже я поясню, что это значит.

В-третьих, я категорически не считаю, что мировоззренческое благовестие сводится исключительно к изложению фактов. Безусловно, оно должно включать в себя полноценное изложение фактов — Библия не только сообщает нам множество фактов, но и в некоторых случаях настаивает, что неверие в определенные факты будет стоить человеку спасения. В этом можно легко убедиться, внимательно прочитав Евангелие от Иоанна. При всем множестве взаимодополняющих углов зрения, в нем снова и снова повторяются такие фразы, как «если не уверуете, что...» На самом деле, нам незачем разрываться между фактами и основанными на вере взаимоотношениями, так же как незачем выбирать между левым и правым крылом самолета. Мировоззренческое благовестие в основе своей так же всеобъемлюще, как и Библия. Мы призваны не только к исповеданию определенных фактов, но и к верности Иисусу Христу, воплощенной Истине; к обращению от мертвых дел для служения живому Богу; к жизни, преображенной Святым Духом, дарованным нам как предвкушение будущей жизни; к новой общине, которая живет, любит и действует в радостном и принципиальном послушании Слову Царя, нашего Творца и Искупителя. Это обширное мировоззрение затрагивает все и охватывает все. Его можно изложить просто, потому что у него есть центр; о нем можно говорить и его можно претворять в жизнь бесконечно, потому что его размах не связан никакими границами.

В-четвертых, благовестник должен найти путь к ценностям и сердцам тех, кому благовествует, через их принципы — попросту говоря, мировоззрение, — но не должен допустить, чтобы библейская весть была ассимилирована этим нехристианским мировоззрением. Благовестник должен перекинуть мостик к исходным посылкам собеседника, иначе никакого диалога не получится; евангелист останется в культурной изоляции. Последовательное же мировоззренческое благовестие в этих условиях рано или поздно приведет к тому, что благовестник попытается изменить или разрушить некоторые чуждые представления и предложить взамен совершенно иную систему мышления и поведения, невообразимо более славную, упорядоченную, последовательную и, наконец, истинную.

Апостол Павел, конечно же, все это хорошо понимал. В частности, своим собственным примером он показывает нам разницу между благовестием людям, которые в значительной мере разделяют ваше библейское мировоззрение, и благовестием людям, библейски неграмотным. В Деяниях 13:16-41 мы находим евангелизационную проповедь Павла, произнесенную в синагоге Антиохии Писидийской. Поскольку все происходит в синагоге, мы можем быть уверены, что слушатели апостола — это евреи, обратившиеся в иудаизм язычники и боящиеся Бога, т. е. в любом случае люди, хорошо знавшие Библию (ту ее часть, которую мы сегодня назвали бы Ветхим Заветом). В этом контексте Павел избирательно цитирует ветхозаветную историю в доказательство того, что Иисус из Назарета — обещанный Мессия. Он цитирует библейские отрывки, рассудительно их комментирует и утверждает, что Иисус исполнил библейские пророчества о Святом из рода Давидова, который не увидит тления. От воскресения Иисуса Павел вновь возвращается к смерти Иисуса и ее значению — в конечном итоге, к прощению грехов и оправданию перед Богом (стт. 38-39). Павел завершает свою проповедь библейским текстом, который обещает страшный суд за скептицизм и неверие. Таким образом, здесь мы находим апостольский вариант благовестия среди околоцерковных, библейски грамотных людей, которые на каком-то уровне знакомы с Библией.

Однако в Деяниях 17:16-34 мы видим, как апостол Павел благовествует образованным афинянам, которые совершенно ничего не знают о Библии. В этом случае в его подходе есть примечательные особенности, и мы, пытаясь благовествовать новому поколению библейских невежд, многому можем у Павла научиться.

В ожидании их в Афинах Павел возмутился духом при виде этого города, полного идолов. Итак он рассуждал в синагоге с Иудеями и с чтущими Бога, и ежедневно на площади со встречающимися. Некоторые из эпикурейских и стоических философов стали спорить с ним; и одни говорили: «что хочет сказать этот суеслов?», а другие: «кажется, он проповедует о чужих божествах», потому что он благовествовал им Иисуса и воскресение. И, взяв его, привели в ареопаг и говорили: можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши. Посему хотим знать, что это такое? Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что — нибудь новое. И, став Павел среди ареопага, сказал: Афиняне! по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано «неведомому Богу». Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам. Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь и дыхание и все. От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род». Итак мы, будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого. Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться, ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых. Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время. Итак Павел вышел из среды их. Некоторые же мужи, пристав к нему, уверовали; между ними был Дионисий Ареопагит и женщина, именем Дамарь, и другие с ними.

Все дальнейшие свои мысли я объединил в четыре темы: реалии, с которыми имеет дело Павел; приоритеты, из которых он исходит; парадигма, которую он предлагает; и непреложное Евангелие, которое он проповедует.

(1) Реалии, с которыми имеет дело Павел

Если не считать очевидного библейского невежества — афинские мыслители никогда не слышали о Моисее, ни разу не открывали Библию, — у этой культуры есть три поразительных особенности.

Во-первых, для Римской империи был характерен не просто широкий плюрализм религиозного опыта, но религиозный плюрализм, пользующийся поддержкой государства. Римляне понимали, что мятеж порабощенных народов будет более вероятен, если в их сознании религия, земля и народ будут неразрывно связаны. Отчасти из стремления разорвать эти тройные узы, римляне настаивали на том, чтобы включать в собственный пантеон некоторых богов любого вновь завоеванного народа, и столь же непреклонно настаивали на том, чтобы вновь завоеванные народы приняли каких-то римских богов. Таким образом, в любой потенциальной гражданской войне было бы непонятно, чью сторону занимают боги, и эта политика обмена богами способствовала укреплению мира в империи. Кроме того, это означало, что плюрализм был не только характерен для Римской империи, но и опирался на силу закона. Как-никак осквернение святилища — любого — каралось смертью. Но никакое святилище и никакой бог не смели бросать вызов Риму.

Во-вторых, как и нам, Павлу приходилось иметь дело не с людьми, у которых по причине библейской неграмотности отсутствовало какое-либо мировоззрение, но с людьми, которые громогласно отстаивали всевозможные влиятельные и несовместимые друг с другом мировоззрения.

Два таких мировоззрения упомянуты в нашем тексте: эпикурейцы и стоики (ст. 18). В первом столетии философия еще не обросла такими эзотерическими и абстрактными ассоциациями, как сегодня, когда она стала уделом небольших кафедр в больших университетах. Под философией понимали представления о жизни в целом, основанные на жесткой и самодостаточной системе мышления, — близко к тому, что мы сегодня называем мировоззрением. Идеалом эпикурейской философии, эпикурейского мировоззрения, была безмятежная жизнь — жизнь в покое, не омрачаемом ненужным вмешательством в дела человеческие.

Сами боги состоят из атомов столь крохотных, что они живут в покое в пространствах между мирами. Поскольку боги изящно отстранились от жизненной суеты, человеческим существам следует стремиться к тому же идеалу. Однако Павел, как мы увидим, противопоставляет этой картине мира образ Бога, активно участвующего в судьбах мира в качестве его Творца, благосклонного Правителя, Судьи и Спасителя, открывающего Себя людям.

Стоическая философия представляла бога всепроницающим (в более или менее пантеистическом смысле), так что в идеале человек в жизни должен был придерживаться того, что наиболее реально, поступать в согласии с этим богом, или принципом логики, который должен превалировать над эмоциями и страстями. Для стоицизма, как некто удачно подметил, «были характерны большая искренность в вопросах морали и сильное чувство долга». В противовес этому мировоззрению, Бог, о Котором рассказывает Павел, не имеет ничего общего с пантеизмом, Он личностен, отличен от творения и является нашим высшим Судьей. Вместо того, чтобы сосредоточиться на «всеобщей логике, к которой подключается человеческий разум», Павел противопоставляет суверенную волю Бога человеческой несамостоятельности и нужде.

Попросту говоря, имеет место сильнейший мировоззренческий конфликт.

Конечно, у греков и римлян существовали и другие мировоззрения. В нашем тексте не упоминаются ни софисты, ни такие безбожные философы-материалисты, как Лукреций. Но совершенно очевидно, что Павел благовествует людям, так или иначе глубоко преданным какому-то мировоззрению, которое в основе своей чуждо христианству.

В-третьих, не менее поразителен тот издевательски-снисходительный тон, которым философы обсуждают Павла в 18-м стихе: «Что хочет сказать этот суеслов?» — этот «крохобор», словно воробей подбирающий разрозненные крохи беспорядочной информации, этот второсортный мыслитель? Другие говорили: «Похоже, он рассказывает о каких-то чужестранных богах». Однако третьи, как оказалось, проявили искренний интерес к Евангелию. Но когда сторонники чуждого христианству мировоззрения, пребывая в бездумном большинстве, чувствуют себя в безопасности, оттенок снисходительности в их словах различается безошибочно.

Таковы реалии, с которыми имеет дело Павел.

(2) Приоритеты, из которых Павел исходит

Самая непосредственная и примечательная реакция апостола Павла на все увиденное в Афинах представляет собой интуитивный биб­лейский анализ: он был сильно возмущен видом города, полного идолов (ст. 16). Возможно, Павел был под впечатлением от репутации Афин как Оксфорда или Кембриджа древнего мира (хотя университетов как таковых в то время еще не существовало). Возможно, он восхищался архитектурой, разглядывая Парфенон. Однако Павел не устрашился Афин и не поддался их обаянию; он видит идолопоклонство. Как нам нужны в университетах и на влиятельных позициях в обществе христиане, которых не запугать и не впечатлить репутацией и достижениями, если за ними стоит почитание кумиров!

И тогда апостол приступает к благовестию. Он адресует свои слова двум разным группам людей. Как обычно, он считает приоритетной проповедь евреям и боящимся Бога язычникам, воцерковленным, библейски грамотным людям; он рассуждает с ними в синагоге (ст. 17). Такая расстановка приоритетов имеет под собой библейское основание, которое мы не можем здесь рассмотреть, но в любом случае мы не должны забывать о необходимости благовестия таким людям. Во-вторых, Павел проповедует Евангелие обыкновенным язычникам, не имеющим никакого знакомства с Библией: он каждый день благовествует на рыночной площади, обращаясь ко всем, кто там находится, и большинство случайных слушателей, скорее всего, были библейски неграмотны (ст. 17). Он не ждет, пока его позовут в ареопаг. Он просто начинает благовествовать и в результате получает приглашение в ареопаг (ст. 18).

Итак, вот его приоритеты: анализ культуры в свете существования Бога и настойчивое благовестие как библейски грамотным, так и библейски неграмотным людям.

Возможно, следует добавить, что между ситуацией Павла и нашей теперешней ситуацией есть по крайней мере одно большое различие. Когда Павел благовествует библейски неграмотным людям, он имеет дело с людьми, предки которых не соприкасались тем или иным образом с библейской религией на протяжении нескольких последних столетий. И потому, когда они негативно воспринимают слова апостола, это происходит по одной-единственной причине: с их точки зрения, его система координат совершенно отличается от их собственной. Они отвергают его вовсе не потому, что пытаются отмежеваться от наследия предков. Для нас же это становится дополнительной проблемой. Время от времени мы сталкиваемся с людьми, которые не только усвоили мировоззрение, по целому ряду моментов глубоко противоречащее христианству, но и сознательно избрали его как антитезу библейскому мировоззрению. С одной стороны, это открывает нам определенные возможности, но с другой создает определенные препятствия. Тем не менее, у нас нет возможности здесь проанализировать эти возможности и препятствия. Достаточно отметить приоритеты, которые устанавливает для себя Павел.

(3) Парадигма, которую Павел предлагает

Здесь полезно проследить за ходом мысли Павла в стихах с 22-го по 31-й. Но прежде я хотел бы поделиться с вами несколькими общими наблюдениями.

Во-первых, чтение этого текста проповеди Павла занимает минуты две. Однако выступления в ареопаге не отличались крат­костью. Иными словами, нам нельзя забывать, что это сокращенная версия гораздо более длинной речи. Вне всякого сомнения, каждое предложение, а иногда даже каждое придаточное предложение отражает смысл целого утверждения, которое Павел подробно развил.

Во-вторых, если вам интересно, как именно Павел развил каждое свое утверждение, выяснить это не так трудно, как кажется. Ведь между этим конспектом проповеди и, например, Посланием к римлянам есть много общего. Ниже я предложу вашему вниманию одну-две таких параллели.

В-третьих, следует обратить внимание на слова и выражения, которыми пользуется Павел. Библеисты неоднократно отмечали, что многие выражения, присутствующие в проповеди Павла, представляют собой именно тот язык, который можно было услышать в кругах стоиков. Однако в каждом случае Павел использует их таким образом, чтобы в его контексте они передавали именно тот смысл, который апостол в них вкладывает. Иными словами, он говорит на языке, понятном и приемлемом для слушателей, но на уровне предложений и абзацев Павел в своей проповеди доносит именно ту мысль, которую хочет донести: он закладывает основание библейского мировоззрения.

А теперь давайте изучим парадигму, предложенную Павлом.

Во-первых, он утверждает, что Бог сотворил мир и все в нем сущее (ст. 24). Мы не знаем точно, насколько глубоко он развил эту мысль, однако из других его сочинений мы знаем, как именно он мыслил. Творение свидетельствует о том, что Бог отличен от сотворенного Им мира; тем самым пантеизм исключается. Оно также свидетельствует об ответственности человека перед Богом; мы всем обязаны своему Творцу, и пренебрегать Им, помещая самих себя в центр мироздания, — это корень всякого зла. Хуже того, почитать тварь и поклоняться ей вместо Творца — это суть идолопоклонства.

Во-вторых, Павел настаивает на том, что Бог есть Господь неба и земли, и что Он не живет в рукотворных храмах (ст. 24). Суверенный Бог, властвующий над всей вселенной — полная противоположность богам и богиням, властвующим над той или иной сферой (например, Нептун — над морем), и племенным богам, которых волнует благополучие лишь какого-то одного региона или народа. Библейский Бог обладает суверенной властью над всем сущим. Это учение лежит в основе идеи Божьего провидения. По причине всемирного характера Божьего владычества Его нельзя ограничить никакими рамками — даже стенами храма (ст. 24). Павел не отрицает историческую значимость Иерусалимского храма — и тем более не отрицает, что Бог являл Себя там уникальным образом. Скорее, он отрицает, что Бог ограничен стенами храма, что связь с Ним можно установить посредством какого-либо храмового обряда (и это, конечно, угрожает распространенным языческим обычаям). Бог гораздо больше всего этого.

В-третьих, Бог независим и самодостаточен: Он не требует служения человеческих рук, как если бы имел в чем-то нужду (17:25). Он настолько самодостаточен, что не нуждается в нас; Он не только самосущ (термин, с помощью которого мы описываем бытие Бога, — все остальное в своем существовании зависит от Бога, и только Сам Бог самосущ), но и совершенно независим от Своего творения — ни Его благополучие, ни Его удовлетворение, ни Его существование ни от кого и ни от чего не зависят. В этом отношении христианство полностью отличается от политеистических религий, в которых люди и боги взаимодействуют самыми разными способами, обусловленными ограниченностью и потребностями этих богов. Если бы библейский Бог, по необъяснимой причуде, захотел гамбургер из Макдональдса, Он не пришел бы за этим к нам — скот на тысяче холмов уже принадлежит Ему.

В-четвертых, на самом деле все как раз наоборот: мы полностью зависим от Бога — Он Сам дает всему и жизнь, и дыхание, и все. Это ставит крест на нашей хваленой независимости; это человеческая составляющая учений о творении и провидении.

В-пятых, от основного богословия Павел переходит к антропологии. Он настаивает на том, что все народы произошли от одного человека (ст. 26). Это противоречит ряду древних представлений о происхождении человека, согласно которым разные этнические группы имеют разное происхождение. Павел же проповедует всеобщее Евангелие, основанное на всеобщей проблеме (см. Рим. 5; 1 Кор. 15). Если грех и смерть вошли в человеческую расу одним человеком — так, что для исправления ситуации необходимо сознательное вмешательство другого человека, — то Павлу важно изложить правильную антропологию, чтобы и сотериология была правильна. Мы не придем к единому мнению по поводу решения проблемы, если не придем к единому мнению по поводу ее содержания. Но этим следствия, вытекающие из позиции, Павла не исчерпываются; здесь нет ни намека на расизм. Более того, как бы часто Павел ни утверждал, что у Бога были особые заветные отношения с Израилем, будучи монотеистом, апостол убежден, что Бог обладает суверенной властью над всеми народами. Может быть, он развил некоторые идеи, высказанные в книге Исаии, начиная с 40-й главы? Если есть только один Бог, этот Бог в каком-то смысле должен быть Богом всех, вне зависимости от того, все ли признают Его существование и величие.

В-шестых, мы в первый раз видим явное упоминание о том, что в этой вселенной, сотворенной Богом, что-то не так. Цель Его благого владычества над всеми людьми заключалась в том, чтобы некоторые взыскали и нашли Его (ст. 27). Чуть ниже Павел будет говорить о грехе гораздо подробнее (хотя само это слово не произнесет). Здесь он готовит почву. Из его слов вытекает, что человечество в целом не знает своего божественного Творца. Что-то пошло наперекосяк.

В-седьмых, хотя Павел считает важным подчеркнуть трансцендентность Бога, он не хочет, чтобы эта мысль ушла в крайность, которую впоследствии назовут «деизмом». Бог, о котором говорит апостол, недалек от каждого из нас (ст. 27). Он имманентен. Павел исключает любые подозрения, что Бог безразличен к людям; Он никогда не бывает от нас далек. Более того, апостол признает, что эта истина отчасти известна и некоторым языческим религиям. Когда греческие мыслители (или большая их часть) говорили о «Боге», а не о множестве богов, очень часто они вкладывали в это слово более или менее пантеистический смысл. Такой ход мысли Павел ранее уже отверг. И все-таки некоторые аспекты греческой философии были не так плохи, если их поставить в более здравый контекст. Мы живем, и движемся, и существуем этим Богом, и мы — Его род (17:28). Для Павла эти слова не несут никакого пантеистического смысла, но являются отражением личностной и непосредственной заботы Бога о нашем благополучии.

В-восьмых, смысл этого богословия и этой антропологии — прояснить, что такое грех, и сделать идолопоклонство совершенно предосудительным (ст. 29). Вне всякого сомнения, Павел изложил эту мысль гораздо шире в духе, скажем, 44-45 глав книги Исаии и 1-й главы Послания к римлянам. Ибо он не может с полным основанием рассказать об Иисусе и Его роли как Спасителя, пока не определит суть проблемы; он не может ясно изложить благую весть, пока не разъяснит дурную весть, от которой спасает нас благая.

В-девятых, Павел также знакомит слушателей с концепцией, которую можно назвать философией истории — или лучше, наверное, определенным представлением о времени. Многие греки в древнем мире полагали, что время бесконечно ходит по кругу. Павел предлагает линейную концепцию: сотворение в конкретный момент; длительный период, представляющий собой прошлое по отношению к настоящему Павла, в который Бог действовал определенным образом (в прошлом Бог прощал такое невежество); настоящее, чреватое масштабными переменами; будущее (ст. 31), которое представляет собой окончательное завершение нынешнего мироздания, время последнего суда. Масштабные перемены драматичного настоящего Павла связаны с пришествием Иисуса и откровением Евангелия. Павел подготовил почву для рассказа об Иисусе.

Итак, вот концептуальная схема, которую рисует Павел. По существу, он выстроил биб­лейское мировоззрение. Но сделал он это не просто удовольствия ради. В этом контексте он стремился предложить концептуальную схему, в рамках которой уместны не только смерть и воскресение Иисуса, но и сама Его личность.

Такова парадигма, которую предлагает Павел.

(4) Непреложное Евангелие, которое Павел проповедует

Перечитаем 31-й стих:

...[Бог] назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых.

Здесь, наконец, речь заходит об Иисусе.

Я хочу подчеркнуть два момента. Во-первых, крайне важно увидеть, что Павел выстроил концептуальную схему библейского метанарратива прежде, чем заговорил об Иисусе. Если метафизика — это некая «глобальная физика», которая объясняет все остальные направления физики, то метанарратив, аналогичным образом, — это глобальная история, объясняющая все остальные истории. Вообще говоря, постмодернисты любят истории — в особенности двусмысленные и нагруженные символами нарративы, — но терпеть не могут метанарратив, глобальную историю, которая придает связность всем маленьким историям. Без этой глобальной истории рассказы об Иисусе не имеют никакого смысла — и Павел это знает.

Например, если в абстрактном постмодернистском контексте Новой Эры мы произнесем нечто вроде «Бог любит тебя», эта короткая фраза вызовет совершенно иные ассоциации, нежели может показаться нам, христианам. Мы уже исходим из того, что люди виновны, и что самое ясное и глубокое выражение Божьей любви — это крест, на котором Сын Божий решил проблему нашего греха ценой Собственной жизни. Однако если люди ничего не знают об этой фабуле, те же самые слова («Бог любит тебя») можно истолковать как отражение точки зрения, воплощенной Джоди Фостер в ее недавнем фильме «Контакт»: инопланетяне милосердны, мудры, добры и заинтересованы в нашем благополучии. Такое толкование не имеет ничего общего с нравственной ответственностью, грехом, виной и тем, как Бог принимает меры, чтобы снять с нас грех смертью Своего Сына. Одно толкование соответствует парадигме библейского христианства; другое удобно укладывается в рамки оптимистического мировоззрения Новой Эры. Одним словом, без глобальной истории, без метанарратива, маленькая история или маленькое выражение становится либо бессмысленным, либо приводит к неправильным выводам. Павел это понимает.

Во-вторых, поразительно то, что Павел без колебаний говорит о воскресении Иисуса из мертвых. И именно это обстоятельство оскорбляет слушателей настолько, что Павла прерывают, и его выступление перед ареопагом на этом заканчивается. Павел, конечно, прекрасно знал, что большинство греков исповедовало ту или иную разновидность дуализма: материя — зло или, во всяком случае, относительное зло; дух — добро. Мысль о том, что кто-то восстает из мертвых в телесном виде, не воспринималась как что-то желанное или даже вероятное. Телесное воскресение из мертвых противоречило разуму; это был оксюморон — такой же, как «стремительная черепаха» или «кипящий лед». Некоторые слушатели Павла сочли, что с них довольно, начали откровенно насмехаться над апостолом, и на этом встреча закончилась (ст. 32). Если бы Павел заговорил о бессмертии Иисуса, о Его вечном духовном существовании, и не сказал ни слова о теле, это не оскорбило бы ничей слух. Но Павел не стал отступать от правды. В другом случае он писал, что, если Христос не воскрес из мертвых, то апостолы — лжецы, а мы все еще мертвы по нашим преступлениям и грехам (1 Кор. 15). В Афинах он твердо стоит на том же самом. Павел не редактирует Евангелие, чтобы приспособить его к мировоззрению слушателей.

Следовательно, в представлении Павла в Евангелии есть не поддающееся упрощению и непреложное содержание — содержание, от которого нельзя отказаться, каким бы неприемлемым оно ни выглядело с точки зрения другого мировоззрения. Таким образом, прилагая все силы к тому, чтобы мудро найти общий язык с тем или иным мировоззрением, отличным от нашего, мы должны с особенным вниманием относиться к непреложному содержанию Евангелия — в противном случае, пытаясь донести свою мысль мудро и убедительно, мы невольно принесем в жертву именно то, что хотим донести.

Но неожиданно мы слышим возмущенный шепот критика: разве Павел не допустил здесь фундаментальную ошибку? В других случаях в книге Деяний он проповедует с гораздо большим успехом, когда не опускается до обсуждения всех этих мировоззренческих моментов. Он просто проповедует Иисуса, Его крест и воскресение, а люди обращаются к Богу. Здесь же уверовали совсем немногие (ст. 34). Кстати, следующим греческим городом после Афин, куда пришел Павел, был Коринф. Впоследствии, оглядываясь на эти события, Павел пишет коринфянам и напоминает им: «...я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого...» (1 Кор. 2:2), — наверняка с кислой миной вспоминая неудачное выступление в Афинах. Так давайте будем откровенны, настаивают критики, признаем, что Павел в Афинах совершил большую ошибку, и перестанем считать 17-ю главу Деяний примером для подражания — разве что примером того, как не следует поступать. Мужик сделал глупость — сослался на натурбогословие; попытался выстроить историю искупления; попытался сформулировать мировоззрение, тогда как ему нужно было заниматься своим делом и проповедовать Иисуса и крест.

Иногда мне хочется, чтобы такое прочтение было верным, однако по ряду причин оно глубоко ошибочно.

1. Это неестественное прочтение книги Деяний. Лука, работая над своей книгой, не вставляет в эту часть повествования никаких тревожных сигналов, которые предупредили бы нас, что Павел допускает непростительную ошибку. Такое ложное толкование всецело основано на своеобразном (и ошибочном, как мы убедимся) прочтении 1-го Послания к коринфянам и последующем наложении сделанных выводов на 17-ю главу Деяний.
2. Мысли Павла, которые Лука сохранил в своей записи речи перед ареопагом, вполне согласуются с богословием самого Павла — в том числе с богословием первых глав Послания к римлянам.
3. Строго говоря, Лука не пишет, что уверовали «немногие». Он употребляет выражение tines andres («некоторые мужи») в сочетании со словом heteroi («другие»). Это соответствует другим описаниям. Едва ли речь шла о большом количестве людей — собравшихся в ареопаге по-любому не могло быть очень много.
4. Очевидно, что Павла прервали, когда он заговорил о воскресении Иисуса (стт. 31-32). Однако на основании всего, что мы о нем знаем — как из его посланий, в том числе Послания к римлянам, так и из его описаний в Деяниях, — понятно, о чем он стал бы говорить дальше.
5. Это полностью согласуется с тем фактом, что Павел и прежде «благовествовал» библейски неграмотным язычникам на рыночной площади (ст. 18).
6. К этому моменту Павел уже не был новичком. Он отнюдь не был недавним выпускником семинарии, все еще пытающимся определиться с подходом к служению, — по любой хронологии у него за плечами было два десятилетия волнующего и трудного служения. Кроме того, Павел не в первый раз оказался среди библейски неграмотных язычников или среди интеллектуалов.
7. Так или иначе, во 2-й главе 1-го Послания к коринфянам решение Павла проповедовать Христа распятого никак не связывается с тем, что произошло с ним в Афинах. Он не пишет: «Вследствие серьезных ошибок, которые я совершил в Афинах, придя в Коринф, я рассудил быть незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого». Скорее, в 1-м Коринфянам решение Павла проповедовать распятого Христа связывается с характерной чертой коринфских христиан — а именно, с некоей разновидностью гордыни, основанной на мнимой мудрости, к которой Павел испытывает отвращение. Эта мудрость исполнена гордыни, пустословия и показухи. На этом фоне Павел избирает совершенно иной путь. Зная, что верующим должно хвалиться одним только Господом и следовать совсем иной мудрости (1 Кор. 1), он решает проповедовать Христа и притом распятого.
8. Так или иначе, было бы ошибкой считать, что Павел не проявлял никакого интереса к мировоззрениям. Уже после того, как Павел написал 2-ю главу 1-го Коринфянам, он говорит: «...мы ниспровергаем замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия, и пленяем всякое помышление в послушание Христу» (2 Кор. 10:45). Из контекста следует, что Павел стремится не столько привести в порядок мир личных мыслей человека (хотя в других отрывках он, конечно, придает этому значение), сколько привести к послушанию Христу любой образ мысли, любое мировоззрение, которое оказывает сопротивление его возлюбленному Господу. Иными словами Павел мыслил «мировоззренчески». Это очевидно из многих его сочинений; это видно и в 10-й главе 2-го Коринфянам, и в 17-й главе Деяний.
9. Наконец, иногда толкователи неправильно понимают первую строчку стиха Деяния 17:34: «Некоторые же мужи, пристав к нему, уверовали». Многие понимали слова Луки так, что несколько человек прямо на том же месте стали христианами и спутниками Павла. Однако на самом деле все как раз наоборот. Павел еще толком не проповедовал Евангелие — в каком смысле они могли бы стать христианами? Лучше воспринять сказанное буквально: по окончании проповеди Павла там же, на месте, христианином не стал никто. Но некоторые последовали за Павлом. Со временем они услышали Евангелие и уверовали; они стали христианами. Это полностью соответствует опыту многих проповедников, подвизающихся в университетской среде.

Пару лет назад я благовествовал на большом собрании в Оксфорде. Насколько мне известно, никто из присутствующих тогда не стал христианином. Но шестнадцать студентов записались на шестинедельный курс изучения Библии «Знакомство с христианством». Несколько недель спустя местный викарий Воэн Робертс написал мне и рассказал, что одиннадцать из этих шестнадцати уже явно стали христианами, и что он молится за оставшихся пятерых. Иными словами, в результате той встречи некоторые стали «последователями Иисуса» и со временем уверовали. Именно так часто происходит, если частью нашей стратегии благовестия является формирование мировоззрения, концептуальной схемы, чтобы слушатели безошибочно поняли, кто такой Иисус, и в чем смысл Евангелия.

Одним словом, с каким бы вниманием Павел ни относился к нуждам и представлениям людей, которым он благовествовал, и с какой бы гибкостью он ни формулировал Евангелие, чтобы до них достучаться, мы должны понимать, что он видел в Евангелии определенное необходимое содержание. Это содержание непреложно, даже если оно явно оскорбляет слух наших собеседников. Если они претыкаются, нам нужно спросить себя, почему это происходит: из-за сути самой благой вести или потому, что мы все еще не сумели выстроить концептуальную схему, в рамках которой только Евангелие и имеет смысл. Однако поступаться Евангелием мы не должны никогда.

Несколько мыслей в заключение

В заключение я бы хотел поделиться тремя соображениями. Во-первых, проблема мировоззренческого благовестия заключается не в том, чтобы сложно рассказывать о простом, а в том, чтобы понятно объяснить другим довольно сложные вещи, которые мы принимаем как должное. Их можно разъяснить за пятнадцать минут с помощью презентации, разработанной Филлипом Дженсеном и Тони Пэйном. Их можно разъяснить с помощью семи последовательных проповедей, основанных на разборе первых восьми глав Послания к римлянам. Их можно разъяснить за шесть месяцев библейского обучения, начав с книги Бытия — многие сотрудники организации New Tribes Mission теперь поступают именно так, прежде чем перейти к разговору об Иисусе. Но сделать это необходимо.

Во-вторых, проблема мировоззренческого благовестия заключается, главным образом, не в том, чтобы мыслить философскими категориями, а в том, чтобы ясно донести донести до людей: завет с Иисусом содержателен (он связан с реальным историческим Иисусом, относительно Которого нужно принять верой и исповедать словами определенные вещи) и всеобъемлющ (он затрагивает поведение, отношения, ценности и приоритеты человека). Его невозможно свести до уровня одного из многих вариантов религии, путь даже предпочтительного, имеющего своей целью помочь мне стать довольным собой.

В-третьих, проблема мировоззренческого благовестия заключается не в том, как вернуться к дискуссии с библейски неграмотными людьми, представления которых могут быть очень далеки от наших собственных. Скорее, мировоззренческое благовестие сосредоточено на том, к чему эта дискуссия ведет. Есть множество способов вступить в дискуссию. Главный вопрос заключается в том, обладает ли христианин-благовестник ясным и относительно простым и незамудренным пониманием библейской фабулы, того, каким образом она должна сформировать мировоззрение, и того, каким образом чудесная весть Евангелия наполняет силой эту подлинную историю, — и способен ли он рассказать об этом так, чтобы люди могли увидеть актуальность, силу, истинность этой истории и ее способность изменить их жизнь.

Текст этой стати представляет собой доклад, прочитанный автором на конференции «Благовестие в культуре постмодерна», которая прошла 13-15 мая 1998 года в Trinity Evangelical Divinity School (Дирфилд, штат Иллинойс). Все материалы этой конференции были изданы в виде сборника Telling The Truth: Evangelizing Postmoderns (Grand Rapids, MI: Zondervan, 2000). Оригинал статьи опубликован на сайте www.monergism.com.

Дональд А. Карсон — доктор философии в университете Кембриджа, профессор по исследованию Нового Завета в Trinity Evangelical Divinity School в Дирфилде, Иллинойс. Автор и соавтор более 45 книг. Служил в качестве пастора, часто проводит семинары и лекции в церковных и академических учреждениях по всему миру.

На русском языке статья опубликована в "Вестнике Центра апологетических исследований" №65