Для нашего времени характерен отказ от организованных вероучений, считает религиовед

Все чаще мы встречаем людей, которые вроде бы веруют, но не относят себя к определенной религиозной традиции. Одни тем не менее позиционируют себя как христиане, убеждения других являют собой синкретизм догм различных религий. О том, как этот феномен распространяется в мире, корреспонденту «НГР» Лидии ОРЛОВОЙ рассказал доцент Учебно-научного центра изучения религий РГГУ Борис ФАЛИКОВ.

– С возрождением религиозной жизни в России многие обратились к своим корням, стало общепринятым соотносить себя с православием, если семья исконно принадлежала к этой конфессии. Сейчас мы видим другую тенденцию, когда человек не причисляет себя к определенной традиции, но считает себя верующим.

– Не стоит забывать, как у нас началось это возрождение. Рухнула коммунистическая идеология, а вместе с ней и официальный атеизм. Образовалась мировоззренческая пустота, люди растерялись – кто они, во что верят? Кто-то со всех ног пустился в религиозные поиски, отсюда популярность всякого рода новых религий. Для кого-то важнее было не столько определиться с верой, сколько со своей национальной и культурной идентичностью. Православие сделало ставку на вторых. Русский значит православный, остальное приложится. На первый взгляд эта политика себя оправдала, нынче, согласно опросам, более 70% населения считают себя православными. Однако по-настоящему воцерковленных людей среди них немного. Сейчас Церковь спохватилась и пытается этим номинально православным преподать азы веры. Флаг ей в руки. Но противостоит ей не только элементарная религиозная безграмотность, а гораздо более серьезное явление. Одни именуют его индивидуальной, другие внеконфессиональной религиозностью. Речь о том, что люди отходят от организованных религий, но не теряют веру в высшее начало. И число их быстро растет. В Великобритании социологи насчитывают 48% таких верующих без религии, во Франции – где-то под 30%, в США – 12%. У нас специальные исследования на сей счет не проводились, но большой разрыв между числом тех, кто называет себя верующими и цифрами посещения храмов даже по большим праздникам очевиден.

– Что представляет собой этот феномен? Это вызов традиционным религиозным устоям или другой уровень богоискательства?

– В основе – глубинная трансформация идеи Бога в современном сознании. Он все чаще осознается не как запредельное начало, а как последняя глубина человеческого «я». А значит, человек не должен подчиняться внешним структурам, которые связывали его с трансцендентным Богом, а должен прислушиваться к своему истинному «я». Авторитет церковной власти per se (сам по себе) падает.

Да, это вызов традиционным устоям, но не безоглядный. Дело в том, что контркультурные бунтари, напряженно искавшие альтернативу официозу, в том числе и религиозному, столкнулись с серьезной проблемой – новый духовный авторитет слишком легко превращался в авторитарность. Часто получалось, что возвращались к тому, от чего бежали. Для свободолюбивой публики это неприемлемо. Поэтому сейчас все чаще встречается такой тип богоискателя, который предпочитает не связывать себя долговременными обязательствами. Он что-то сам читает, ходит на лекции всяких наставников, даже посещает кружки для совместных молитв и медитаций, а то и церковь, но всегда сохраняет за собой право оторваться от коллектива и двигаться дальше. Он доверяет своей собственной религиозной интуиции и старается держаться независимо даже по отношению к тем, кого считает духовно продвинутыми людьми.

– Можно ли говорить о появлении индивидуального, внеконфессионального христианства, если человек позиционирует себя как христианин, но не относит себя ни к какой Церкви? Или синкретизм – непременный элемент индивидуальной религиозности?

– Свобода религиозного поиска в глобальном мире, казалось бы, сама подталкивает к созданию всяких индивидуальных синтезов. В контркультурные времена к этому и стремились. Многие стремятся и сейчас, но, я думаю, растет осознание опасности такого безбрежного конструирования. Понимание того, что как легко авторитетность становится авторитарностью, так и свобода религиозного творчества может легко перерасти в религиозную графоманию. Необходимы внутренние границы. Поэтому нынешние религиозные поиски часто приводят в какую-то гавань. Но внутри нее остается полная свобода. То есть человек осознает себя скорее христианином, чем православным, католиком или протестантом. Это и есть внеконфессиональное христианство.

– Кто главным образом составляет приверженцев индивидуальной религиозности: ищущая молодежь или люди старшего возраста, которые пришли к таким убеждениям осознанно?

– Молодежь, конечно. Новое – это всегда удел молодежи. По каким-то странам есть даже статистика. Согласно социологическому исследованию Pew Forum on Religion and Public Life, 16,1% респондентов отпали от какой-либо религии, но не присоединились к другой. Причем неверующих в их рядах совсем немного, атеистами называют себя 1,6%, агностиками – 2,4%. Остальные сохранили веру, но зависли вне организованной религии. Так вот самое главное, что среди молодежи от 18 до 29 лет таких каждый четвертый. А значит, за этой тенденцией будущее.

– Насколько представители этого явления распространены в России? Как к ним относятся институциализированные религиозные организации?

– О России приходится говорить скорее гипотетически. Социология религии у нас не поспевает за меняющейся реальностью. Однако посмотрите на нашу образованную молодежь, которая критически высказывается в соцсетях об РПЦ. Чаще они не называют себя атеистами, а предъявляют Церкви этические претензии, которые скорее услышишь от людей верующих. Я думаю, что многие из них могли бы себя позиционировать как внеконфессиональные верующие, будь им задан такой вопрос.

Ну а со стороны организованных религий отношение ко всему этому понятное: кому хочется терять паству? Религиозные консерваторы на Западе переживают, что публика утрачивает свою религиозную идентичность. Мол, отпавшие от организованной религии одной ногой уже стоят среди атеистов. Еще один шаг – и вовсе потеряют веру. У нас риторика еще жестче, потому что те, кто сокрушается об утрате веры, оплакивают и судьбу России, которая уподобляется безбожному Западу. Их больше пугает потеря национальной, чем религиозной идентичности. Впрочем, для них это одно и то же.

– Происходит коммерческое освоение религиозных традиций: йога, туры в ашрамы и т.д. Какую лепту вносит в размывание формальных границ различных вероучений ситуация «супермаркета вер»?

– Свою лепту, конечно, вносит. Но главное все-таки не это. Происходит смена религиозной парадигмы, консьюмеристская культура ее не порождает, а сопровождает. То есть заворачивает новый товар в заманчивую упаковку. И ловко расставляет его на полках «супермаркета вер», чтобы больше заинтересовать потребителя. Разумеется, это усиливает спрос, но это вторично.

– Хорошо, тогда напрашивается такой вопрос: индивидуальная религиозность – исторический зигзаг или прообраз религии будущего?

– Возникновение внеконфессиональной религиозности – это глубинное следствие секуляризации, которая происходит, однако, несколько иначе, чем предполагали классики социологии. Мир не столько «расколдовывается» (Макс Вебер), сколько меняет тип колдовства. На смену вере не приходит повсеместный атеизм, нередко она просто видоизменяется. А когда меняется содержимое, трансформируется и оболочка. Если вера становится частным делом индивида, появляется и новая индивидуальная религиозность, принимающая самые разные формы. Но важно то, что это по-прежнему вера в высший смысл человеческого существования. Сознание сохраняет метафизическое и этическое измерение, которое помогает человеку выстоять перед лицом новых вызовов. А то, что они будут множиться, не вызывает сомнения.